стар стал сталкер — вверх на поверхность —
ни ногой, но ещё бодр на поверку,
гнёт сталь о коленку, околело сердце,
в две тысячи тридцать третьем.
каждый из тех, кем город населён был,
замёрзли без снега той ядерной зимой
и крутит кручина, как торсион,
и тело гниёт, как бы ни был силён.
«все умрут, я останусь» — все умерли,
но спокойнее в дурке, чем в бункере.
со слухом ли туго, за стенкой ли звуки
прогулки — квадратами, голова — кругом
ни страха, ни смерти, ни запахов,
лишь стол, стул, гул рефрижератора.
ежедневное «всё хорошо» в дневнике
нужно ли? будет прочитано кем?а там, наверху, уже весна вовсю,
и тысячи микрорентген в час несут
летальную дозу — они не со зла,
но каждый с блаженством бы зубы вонзал.
улицы кажутся шире без толп,
пуля с обоймы просилась в висок,
вентиль разгерметизации манит,
верьте — проблемы решают словами.встал так сталкер в какой-то из будней,
воззвал к антилогике, вытряхнул рассудок,
гнал здравый смысл, помял, скомкал память,
с той же минуты стал предан камланию —
запел и рванул ненавидимый вентиль,
да что там — сейчас он мог рвать двери с петель —
сильное тело, но слабое сердце —
только весна — и уже сладу нет с ним,
налёг — и уже по ту сторону люка,
и самое страшное — что без испуга.
кругом — всё голо; там и тут — пусто,
счётчик Гейгера грустно похрустывал.
больно смотреть, больно эритроцитам,
в бункер спустился, не будучи сытым,
аккуратно по кромке порезал консерву
и завтракать прямо у выхода сел он.а там, наверху, уже весна вовсю,
и тысячи микрорентген в час несут
летальную дозу — вдохнул и летал,
воплями раздражая гортань.
улицы в будущем шире без толп,
пуля с обоймы просилась в висок,
двери разгерметизированы —
ничто уже не грозило.